со вкусом обедала, и понял: этой пани совершенно безразлично, что нового она узнает о покойном супруге, нету его, значит нечего интересоваться. Чувствовалась в ней эдакая аристократическая выдержанность, но лишь в том смысле, что не принято у них впадать в долгое и глубокое уныние по причине безвременной кончины супругов.

Гольдман теперь молчал, доедал суп, откусывал хлеб, смотрел, как бледно-золотистые крошки остаются на скатерти цвета топлёного молока, и думал о Фани. А ведь и, правда, до определённой степени безразлично, совершенно незначительно и мелко всё то, что он мог бы услышать о покойной супруге. Разве что бывшие измены, если таковые имелись, могли бы оцарапать душевную рану Рафика Гольдмана. У пани Зеленской подобные раны давно зарубцевались и позабылись. Пан Зеленский не брезговал никем из женского общества и до того, как пани Роза пересела в инвалидное кресло, а уж после, так и подавно.

Последние роды лишили её возможности свободно передвигаться, лишили желания радоваться жизни, нестись по бурлящему её потоку. Пани Роза перестала интересоваться теми радостями, которыми интересуются все женщины. Осталось вышивание, но его пани Роза не любила. Она предпочитала читать утренние газеты, выписывала книги. Даже приказала оборудовать подобие библиотеки из бывшей игровой комнаты. На полках теснились детективы, книги по истории, политике и философии. Удивительно для дамы, но любовных романов она не любила. Не любила она внуков, вечно бегающих вокруг и лезущих куда не надо, не любила пересказы городских сплетен о недавно отгремевших романах, а более всего не любила она слабых духом людей, ибо таковых за людей не держала и запросто могла поступить с ними неразборчиво.

Гольдман неплохо знал пани Зеленскую со слов супруги, потому, мысленно поблагодарив покойницу, решил пойти ва-банк.

— Я, пани Роза, всё-таки настаиваю на том, чтоб вы меня выслушали, — Гольдман глубоко вдохнул, выдержал небольшую паузу, чтобы пани Зеленская прониклась к нему маломальским вниманием, и продолжил сухим юридическим языком: — Покойный супруг ваш, пан Зеленский, оставил у меня для заверения некоторые документы. Так вот, если вас не интересуют ни документы, ни их содержание, то считаю единственно верным передать их законным владельцам.

Выждав ещё паузу, Гольдман получал эстетическое удовольствие от созерцания изменений в выражении лица пани Зеленской. Он наблюдал за набежавшей тенью, а после этого за хмурым взглядом, спрятанным за густыми ресницами, и за пролегшими вокруг рта складками.

Конечно же, пани Зеленской нужны были эти бумаги, хотя бы для того, чтобы уяснить для себя, на каком этапе остались дела мужа и можно ли с них что-либо поиметь для собственных нужд.

Залетевшая в раскрытое окно чёрная муха настырно зудела, делая круги над обеденным столом, как аэроплан. Муха опускалась всё ниже, пока не шлёпнулась в тарелку пани Зеленской. «Аудиенция окончена, — подумал Гольдман, с омерзением наблюдая, как пани Зеленская ложкой выложила мокрую муху на салфетку. — Ну, точно змея. Вон как на муху уставилась!»

Муха дергала слипшимися от жира крылышками, безуспешно пытаясь улететь. Пани Зеленская подвинула муху ложкой, видимо желая помочь несчастной выбраться. А муха напротив — замерла и притворилась мёртвой.

— Видите, Рафик? Вот так и люди, — задумчиво проговорила пани Зеленская. — Встрянут в какое-то дельце, им кажется, что лучше его и быть не может, но после наступает прозрение, и кажущаяся свобода всего лишь кажущаяся, потому что свободы этой на самом деле как раз таки и нет. И помочь им не представляется возможным, слишком сильно они запутались, слишком глубоко увязли в дельце, и нету у них теперь никакого выхода…

Пани Зеленская несколько плотоядно смотрела на муху и продолжала свой монолог. Он говорила, говорила и кажущийся бесконечным поток слов вдруг иссяк. В одно мгновение наступила тишина. Только упавшая в тарелку супа муха загудела обсохшими крылышками, и, падая, ударяясь о стол, улетела в угол комнаты, за портьеру.

Гольдман тоскливо глянул на давно остывший суп и, не дожидаясь обещанного жаркого, откланялся.

Гольдман вышел на улицу, прошёл несколько метров, и свернул в проулок, где стояла его красавица. Гольдман обожал своё авто даже немного более, чем покойную супругу. «Horch-853» цвета слоновой кости сверкал никелированной радиаторной решеткой, бампером и прочими деталями. Гольдман лично натирал мягкой войлочной тряпочкой лобовое стекло и проверял, чтоб откидной верх не заедало. Сафьяновый салон, отделанный несколькими породами дерева, ласкал взгляд Рафика Гольдмана побольше, чем любимая жена, потому он однажды отказал Зеленскому в просьбе прокатиться на водительском месте. Несмотря на то, что кабриолет был куплен с рук, стоил он так много, что Гольдман при воспоминании о цене мучительно кривил лицо. За потраченные на четырехколёсную возлюбленную деньги можно было купить вполне приличный дом в Варшаве.

От посещения пани Зеленской у Гольдмана остался осадок: несомненно жаль, что новой информации она ни полслова не сказала. Похоже, что вдова ничего не знает о человеке, который мог убить доктора.

— Ведь ясно же, что и ко мне могут добраться. А экая неутешная вдовушка, — недовольно промямлил Гольдман. — Филосо-о-офствует! Определённо вредно, когда женщина читает много книг и газет. Вот и имеем налицо побочное действие образования.

Гольдману всегда нравились сбитые красотки, с крепкими бёдрами и милым лицом, не отягощённые знаниями, но умеющие вкусно стряпать и знающие, что делать с мужчиной, когда солнце заходит. Рафик Гольдман вдруг вспомнил о Рузе. Её телосложение вызывало в памяти образ совсем ещё юной Фани, и по телу разливалась нега. Больше всего неги оседало в нижней части тела. Гольдман передёрнул плечами, пытаясь стряхнуть наваждение, и решил, что непременно купит для Рузи незамысловатый подарочек и пригласит для свидания.

* * *

Рафик Гольдман решился пригласить Рузю прогуляться на автомобиле к озеру, что за селом Воля Высоцкая. Приглашение он хотел передать через Зельду, но Зельда посыльным стать не пожелала и объявила Рафику, где искать даму сердца и какие слова приличной панянке не покажутся оскорбительными. Всё это Рузя узнала вчера и теперь уже всё утро стояла в дверях лавки, приняв обворожительную на её взгляд позу. В этой позе у неё затекла правая нога, но чего не сделаешь ради обольщения. Рузя выпросила у Зельды белое платье из жоржета в черный горох и с квадратным вырезом на груди. Такой вырез Рузе особо не нравился, но он открывал красивую родинку над левой грудью. Как считала Зельда, теперь Рафик точно никуда не денется от такой красоты.

Рузя жмурилась на солнце, которое сейчас стояло в зените, улыбалась своим мыслям, всё более предаваясь женским мечтаниям. Сквозь закрытые веки плыли разноцветные круги, и Рузе это напомнило цветной